Фото: ТАСС/ Юрий Белинский

Марк Розовский, художественный руководитель Театра у Никитских ворот

– Товстоногова я боготворил и боготворю по сей день, несмотря ни на что. Для меня Товстоногов – классик режиссуры, а у классиков следует учиться, у них есть свои заветы нам, режиссерам следующих поколений. Мне кажется, главным секретом режиссерского успеха Товстоногов считал верность автору, умение создать на сцене некий мир, соотносящийся с пьесой, с мировоззрением драматурга. Все, что на сцене творится – ради этого.

Фото: ТАСС/ Сергей Карпов

Второй его урок – ставка на выполнение режиссерского решения. Для Товстоногова приоритетным желанием было постичь своего автора глубинно и подробно через искусство актера, его личность. Вот, собственно, благодаря этой позиции, которой он следовал всю жизнь, все его взлеты, все его выдающиеся спектакли – это, безусловно, тот великий русский актерский театр, который мы называем школой переживания, школой реалистической театральной игры. При этом Георгий Александрович был свободен, он любил и условность в театре. Во всяком случае, мой опыт работы в БДТ был им поддержан, именно благодаря тому, что Товстоногов был достаточно широк и свободен вот в этом осознании режиссерской миссии через сочетание театра переживания и театра представления.

Если бы он ставил только на театр переживаний, как принято считать, то, наверное, не взял бы ни "Бедную Лизу", ни "Холстомера". Я был просто потрясен его широтой. Конечно, как личность, в человеческом плане он был очень непрост. С одной стороны, обаятельный человек, пользующийся огромным авторитетом. В любом профессиональном споре он умел очень логично мыслить. Его сила в мощнейшей логике. Вообще-то, логика – вещь в театре опасная, потому что она иногда засушивает наше театральное дело. Все может быть очень-очень логично, но убедительность и заразительность часто оказываются вне логики, совершенно непредсказуемым путем могут воздействовать на зрителя.

Товстоногов умел слушать и умел давить, понимаете? Я его обожал в эти моменты. Он, безусловно, был режиссером-диктатором, при этом получал даже некоторое удовольствие от того, что ему иногда перечили. Как теннисисты играют, тренируясь у стенки, так и ему тоже нужен был отскок мяча. Однако мало кто ему перечил: это было опасно. Слово, сказанное поперек, могло решить судьбу. И было достаточно печально наблюдать "подавленных рабов".

Но, конечно, он был, прежде всего творец, и никогда не унижал и не оскорблял артиста. Он только мог его увлечь заветами Станиславского. К сожалению, я был полный идиот, и, разговаривая с ним, ничего не записывал, и сейчас мучаюсь от этого. Георгий Александрович был удивительным собеседником, и, несмотря на то что я тогда я был молод и не тарифицирован, чувствовал, как ему нравится со мной разговаривать о жизни. До сих пор помню тембр его голоса, потрясающие интонации, совершенно удивительные, завораживающие, магические.

Я позволял себе иногда с ним играть, например, спрашивал: "Георгий Александрович, а вы действительно считаете Константина Сергеевича превыше всех?" Он отвечал: "Ну да, конечно, я так считаю". А я, закосив под дурачка, спрашивал: "И превыше себя?" Он, помню, заулыбался и сказал мне: "Знаешь, его методология гениальна, но ее применение требует сегодня, может быть, гораздо большей профессиональности и свободы…" Смысл в том, что научиться применять Станиславского сегодня надо изощреннее, нежели это делал сам Станиславский.

Как-то, пытаясь раскрутить Товстоногова на эту тему, спросил: "Георгий Александрович, вы смогли бы сегодня во МХАТе работать, а Константин Сергеевич – в БДТ?" И вдруг он так напрягся и говорит: "Думаю, во МХАТе у меня бы вышло, а у него в БДТ – не уверен". Представляете? Применение системы Станиславского – это задача, которую нам Товстоногов поставил, а мы, черт возьми, сегодня опустили этот метод, не всегда им пользуемся, и от этого наш театр становится бескрылым, холодным, неживым.

Юрий Ряшенцев, писатель, поэт, драматург

"Георгий Александрович Товстоногов – не единственный, но, может быть, один из наиболее ярких режиссеров, которых сопровождала абсолютная влюбленность всех актеров театра. Я помню, как после одного из спектаклей артист БДТ Георгий Штиль встал и сказал: "Выпьем за нашего Гогу – за нашего бога!" И эта фраза сразу стала яркой цитатой. Все в театре его обожали. Я никогда не слышал, чтобы он кричал на репетициях, ему достаточно было чуть-чуть изменить тон, и все актеры вставали в струнку. Его боялись, потому что у него был высочайший авторитет. Он был азартен, вспыльчив, но при этом умел тактично подбодрить артиста.

Он обладал высокой культурой, которая позволяла ему, будь то Толстой или Салтыков-Щедрин, понимать точно, что хотел сказать автор и донести это до актеров. Вот это все делало его как режиссера совершенно уникальным явлением. Он умел противостоять тогдашнему ленинградскому обкому, который всячески мешал работать, как, впрочем, и все обкомы того времени. Он умел себя поставить так, чтобы с ним считались, и это чувствовалось. То, как он себя жестко и властно с ними вел, как они боялись на него нападать, казалось, он обладает какими-то высшими возможностями. Ему дозволялось многое, чего не позволяли никому".

Вадим Жук, театровед, драматург

"В тогдашнем Ленинграде Георгий Александрович Товстоногов был таким же значимым явлением культуры, как Эрмитаж. Товстоногов – настоящая школа вкуса, ума, юмора, если хотите, творческой нравственности, совершенно удивительный человек. Любой спектакль Товстоногова, даже средний, даже плохой – все равно был настоящим счастьем. Ты шел в театр Товстоногова всегда в приподнятом настроении и был абсолютно уверен в том, что на сцене увидишь что-то необыкновенное, что там будет подлинная жизнь.

В XIX веке было принято говорить о том, что театр должен быть кафедрой. Так вот ленинградский Большой драматический театр для меня и моего поколения был настоящей кафедрой, где ты по-настоящему учишься жизни и искусству.

Товстоногов – поразительный человек, вырастивший целую мастерскую, целую плеяду, целую команду изумительных артистов-личностей. Нет смысла их перечислять, потому что они все на слуху. Он открывал в актерах то, что они сами о себе не знали. Он давал им роли на сопротивление, как Станиславский.

Владиславу Игнатьевичу Стржельчику он дал на сопротивление роль Кулыгина, и Стржельчик открыл в себе широченные человеческие актерские возможности.

Кирилл Юрьевич Лавров был всегда уверенно положительным героем, отрицательных просто не мог играть. Например, он играл вора в фильме "Верьте мне, люди", и это был все равно изначально положительный вор. И вот, Товстоногов дает Лаврову играть одного из самых замечательных подлецов русской литературы – Молчалина. И получается абсолютно новый смысл всей пьесы. Дает роль городничего – выходит потрясающая, замечательная роль. Вот это и есть Товстоногов.

Я счастлив, что был знаком с Георгием Александровичем, что он ко мне весело, иронично и по-доброму относился. Он был на нескольких моих капустниках и так хохотал, что я был счастлив, и счастье это со мной всю жизнь.

Георгий Александрович Товстоногов – личность поразительного человеческого, режиссерского, мужского обаяния, его голос, его манеры, его улыбка, его взгляд – все это совершенно притягивало к себе и мужчин, и женщин самым необыкновенным образом. Для меня он был и остается идеалом режиссерской профессии, вот что я могу сказать".

http://www.m24.ru/articles/85934

Лариса Каневская