Она мечтает об Анне Карениной и героинях Флобера. Готова играть их на сцене и в кино, лишь бы рядом был сильный режиссер, с которым интересно. «В такой компании можно отправляться хоть на Северный полюс»...
 |
– Состояться мне важней всего в семье – как женщине. А если говорить об актерском труде, то здесь, конечно, на первом месте стоит театр, потому что в театре не бывает дублей. Либо да, либо нет. Либо случилось, либо не случилось.
Я обожаю особое актерское удовольствие, которое трудно описать. Это когда на сцене все хорошо идет, когда все друг с другом связываются как надо, и получается настолько живой, динамичный, звенящий спектакль, что публика замирает. Почти физическое наслаждение получаешь, когда выходишь на сцену и все классно.
– На съемочной площадке, надо полагать, такого чувства не бывает?
– Ну почему же, бывает и там. Просто это две совершенно разные профессии. В кино можно исправить свою ошибку, если что-то не получилось с первого раза, а в театре действие остановить невозможно. И если ты сегодня не в настроении, либо во время действия что-то пошло не так, то велик риск навсегда потерять своего зрителя.
– В вашей практике такое случалось?
– Явных случаев я не помню – бог миловал, хотя для объективности этот вопрос нужно задавать не мне, а зрителям. Им со стороны виднее.
Но, кстати, я однажды посмотрела по телевизору наш спектакль «Жизнь и судьба», и мне стало плохо. Я в ужас пришла от собственной игры! Причем и не я одна. Многие мои партнеры по сцене тоже взглянули на себя со стороны и увидели, какие у нас там лица. Всё через слезы, через крик, через надрыв. Так невозможно, это такая неправда, что перестаешь сострадать героям. В театре ты должен быть раскален изнутри, а не внешне. Только в таком случае будешь притягивать внимание зрителей, как магнитом. Иначе говоря, когда твоему герою плохо, плакать должен не ты, а зритель.
 |
– Стараюсь, конечно, не показывать слез, но у нас настолько дружный театр, что все мы живем, как в большой семье. Тут всё на виду. Поэтому, как ни пытайся прикрыть собственную боль, она все равно видна. Скажем, когда у меня не складывалась роль Корделии в «Короле Лире», то это видели все участники спектакля. Я мучилась, ходила с платком, страшно переживала: ну ничего не получалось! До сих пор не пойму, почему Лев Абрамович именно мне дал роль дочери, которая идет против собственного отца.
Впрочем, за неделю до премьеры он надо мной сжалился и назначил на роль Гонерильи, у которой с отцом совсем другие отношения. И мне сразу так легко стало, как будто меня на свое место поставили.
– Как известно, король Лир отлучает от себя всех дочерей. А вы, получается, свою Гонерилью оправдываете?
– Конечно, она ведь больше других сестер любит отца, потому что лучше них его знает (она первая дочка). Между ней и Лиром давно существует некая непримиримость, но все равно сыграть мне по силам. А в Корделии интриги слишком прямолинейны.
– Раз уж мы заговорили об отцах и детях, то не могу не спросить о Михаиле Сергеевиче. В последние годы его поступки не раз обсуждались в СМИ, как, например, письмо в поддержку строительства «Охта-центра». За семейным столом эти темы как-то затрагиваются?
– Мы можем обсуждать в семье все что угодно, но комментариев я никаких не даю. Я всегда буду стоять на стороне своего отца, но это не исключает того, что мы разные люди, и у нас могут быть разные мнения. Свое мнение я публично не высказываю. Я вообще человек другого склада. Например, на митинги не хожу, но если меня что-то волнует, то, поверьте, молчать не стану.
– Что вы имеете в виду?
– Меня возмутил закон, запрещающий иностранным гражданам усыновлять российских детей. Какими бы ни были политические отношения между странами, я не понимаю, почему тяжелобольные дети должны от этого страдать. Почему не дать им шанс на полноценную жизнь? Как и многие мои коллеги, я говорила об этом не раз. Но гораздо сложнее соответствовать своим красивым словам. Было бы правильно, в моем понимании, подтвердить слова поступком – взять и усыновить тяжелобольного ребенка. Но у меня пока такой возможности нет: я все время в разъездах и пока столько не зарабатываю, чтобы обеспечить лечение и уход.
– Но при этом я знаю, вы все равно не сидите сложа руки и помогаете больным детям…
– Да, благотворительностью я занимаюсь. Не делает мне чести, что занимаюсь этим мало, но я стараюсь. Я не оратор, не общественный деятель, я теряюсь, когда мне задают вопросы, не могу толкнуть перед толпой заразительную речь, но вот повесить объявление, чтобы актеры в театрах собрали праздничные подарки для детских домов, это я могу. Еще состою попечителем нескольких благотворительных центров, и, поверьте, я этим не хвастаюсь, я за это болею и просто делаю то, что должен делать каждый человек, имеющий возможность помогать.
– Вашему сыну недавно исполнился год. С появлением малыша вы стали острее чувствовать несправедливость по отношению к детям?
– Все, конечно, поменялось. И волнует меня страшно. Дети – это настолько святое, что любая несправедливость, нечестность по отношению к ним не может быть оправдана. Была бы возможность, я бы больше времени проводила с теми, кто лишен материнского внимания. Когда я вижу детей без родителей, немедленно включается инстинкт защиты и желание помочь. Для женщины наступает гармония, только когда она становится матерью.
– А есть ли в вашей фильмографии работы, за которые вам пришлось бы оправдываться перед ребенком?
– Я стараюсь быть разборчивой, ведь головой отвечаю за каждую роль. Хотя, признаюсь, есть две-три картины, которые я бы исключила из своей биографии, считаю, что это было зря. С другой стороны, это мои ошибки, и ошибки тоже ценный опыт.
– Наверное, трудно заранее предугадать, какой получится картина. Если фильм выходит неудачным, он остается на совести автора сценария, режиссера?
– Сейчас в кино, увы, много подводных камней, все настолько непредсказуемо, что результат может как превзойти ожидания, так и растоптать их. Поэтому теперь, принимая решение, руководствуюсь не только сценарием, а начинаю задавать, казалось бы, совсем посторонние вопросы: «А какой бюджет? А какая выработка? А на что снимаете?» На меня смотрят с удивлением, но это дает представление о том, что тебя ждет на съемках и какого качества картина. Идеально, когда очаровываешься материалом, заражаешься идеей и… ныряешь в омут. К счастью, это со мной случалось не раз. А бывает и так: ты соглашаешься на один сценарий, а когда приходишь на съемочную площадку, получаешь переписанный до неузнаваемости бездарный текст, и пиши пропало, обратного пути нет. После такого становишься осторожной. А вообще, мерило одно – искренность, интерес, чувства и можно хоть на Северный полюс со студенческой, безденежной короткометражкой. Лишь бы была идея.
– А как папа к вашим работам относится?
– О, это смешная тема. Он относится с трепетом. И порой случаются курьезные ситуации. Например, он готов сделать все возможное лишь бы ему раздобыли афишу с моим портретом. Кроме того, собирает статьи. Но, к счастью, эта коллекция не на видном месте лежит.
А один раз он утащил из кинотеатра нашу с Константином Хабенским картонную пару из «Иронии судьбы», и она какое-то время стояла в родительской квартире…
 |
– Не то чтобы критик… Но если ему не нравятся фильмы или спектакли, он так и говорит. Не помню, чтобы папа категорически все раскритиковал, но он профессионально рассуждает, с точки зрения ремесла. А вот мама все принимает положительно.
Впрочем, я к критике легко отношусь. Разве что не люблю непрофессионального хамства, типа «отвратительный голос», «да дура она» и так далее. Я понимаю, что не могу нравиться всем подряд. Для кого-то я любимая артистка, а у кого-то вызываю чесотку. Но конструктивную критику ценю и непременно стараюсь к ней прислушаться. Это помогает в работе.
– В Интернете отзывы читаете?
– Одно время читала, когда еще относительно маленькая была. Как человек воспитанный в благополучной семье, я настроена была по-пионерски в любви к работе, к людям и думала, что у всех так. Но когда вышла «Ирония судьбы-2», то я была шокирована полившимся на фильм негативом. Конечно, были и прекрасные слова благодарности за чудесный новогодний фильм, за хорошее настроение, но все они перемежались с волной недоброжелательства. Я была абсолютно к этому не готова, возникала обида: «За что?» Но потом я поняла закономерность: это происходит абсолютно с каждым фильмом, будь то Ларс фон Триер, Тарантино или Вася Пупкин… Обязательно найдется кучка людей, которые добавят ложку дегтя.
– Вы не боитесь, что частые съемки в кино могут заразить вас «штампами»?
– Нет, не боюсь. Напротив, считаю, что кино дает артисту невероятную свободу и покой на сцене, ведь появилась возможность поработать с разными режиссерами, оказаться в неожиданных ситуациях, требующих немедленной мобилизации. Ты становишься включенным, тренированным, приобретаешь колоссальный опыт. Чем больше я снималась, тем легче мне становилось играть спектакли. А для меня это важно, ведь по характеру я немножко такая «пионерка», мне хочется, чтобы все было правильно. Я была дотошной ученицей Льва Абрамовича Додина…
– Он видел ваши работы на стороне?
– Что-то видел, что-то нет. Мы всегда приглашаем его на премьеры, и относится Лев Абрамович к ним по-разному. Не стесняется говорить, если ему работа не нравится. В нашем деле лукавить ни к чему. Нужно быть прямолинейным, хотя это и не всегда приятно.
А вообще я счастливая актриса оттого, что работаю в одном из самых лучших театров, с одним из самых лучших мировых режиссеров! Поэтому желать большего и лучшего невозможно…
Фото: Михаил Тарасов
интервью 2013 года