Прежде, чем рассуждать о постановке «Я убил царя», хочу поблагодарить продюсера Олега Карлсона за то, что он вложился в этот спектакль и в новое театральное «ПространствоВнутри». Продюсеры обычно предпочитают развлекательные вещи, на которые зрители охотней покупают билеты, ибо сегодня люди так заморочены, что не хотят смотреть и обсуждать неприятные вещи, как те страусы прячут головы в песок, чтобы было не страшно. Мы же всем народом вновь и вновь наступаем на старые грабли, которых упорно не желаем видеть. Уроки Истории не пройдены и не сданы, и не только руководством страны, но каждым ее гражданином, полагающим, что его дело маленькое.

В своей пьесе екатеринбургский драматург Олег Богаев в жанре постдокументалистики использовал важнейший исторический материал. В  пьесе переплетаются достоверность и вымысел, обобщение и индивидуализация, документальная хроника и сплетни, чистые эмоции и полная шизофрения.  Написать пьесу о последних днях жизни царя драматурга побудила горечь оттого, что родной Екатеринбург знаком миру, в основном, по факту цареубийства, что на протяжении долгих лет советской власти его земляки даже гордились изуверской казнью царской семьи. Еще одна интересная деталь: прадед драматурга был заочным свидетелем цареубийства – слышал ночью выстрелы в Ипатьевском доме, но лишь перевернулся на другой бок и продолжал спать. То самое равнодушие к трагедии, которая сначала лично тебя не касается, а когда приходят уже за тобой, другие также отворачиваются.

Олег Богаев представляет на суд зрителей некий виртуальный суд совести, на который «вызывает» различных людей, свидетелей или участников уничтожения  царской семьи. Конечно, свидетели не казнили людей лично, просто:

- один (маляр) замазывал белилами окна, чтобы царственные особы свету белого не видели («нечего им читать»),

-  другая (уборщица) отмывала  подвал  после расстрела («в одно ведро отжимала, в другое макала. Воду носила раз сто. Потому что быстро вода красная делалась. Кровь же липнет везде…»),

- третий (шофер) отвозил подальше трупы («ничего не думал, ждал, когда погрузят мешки, они там кидали кого-то, рубили, копали…»),

- четвертый стрелочник (бывший  мясник) рубил тела на куски («сказали мне, что надо свиней чумных сжечь, а прежде их разрубить…кожу с них не снимал, кости рубил, а жилы ножовкой. Руки-то помнят»),

- пятый (аптекарь) продал палачам кислоту («Да, это я комиссару кислоты 20 ведер продал, он сказал – против холеры, и я дал инструкцию, как обезображивать трупы…»).

И каждый начинает монолог с признания: «Я – православный…». В православной вере Человек считается сотворенным по образу и подобию Божьему, а потому достоин всеобъемлющей Любви. Но ни Любви, ни Жалости, ни Сострадания не испытывают эти православные люди к другим православным людям, убитым без суда и следствия в ту страшную ночь 1918-го года.

 «Жалко мне их»? Нет, они сами во всем виноваты…», - так отвечают свидетели.

В Театре Наций идет спектакль Михаила Патласова с тем же названием, но там речь идет о последних днях царской семьи в ожидании приговора, исходя из их дневников, прижизненных записей и пр. На документальных кадрах - прекрасные лица, которые еще не представляют, что их ждет, они полны надежд, а мы знаем конец, от этого тягостно сжимается  сердце. Чем больше зрители, вооруженные VR – очками, знакомятся с героями спектакля, тем страшнее ожидание и приближение этой ночи с 16 на 17 июля, когда пленников загнали в подвал, и напротив выстроились палачи.

В спектакле Владимира Мирзоева свидетелям последних дней задают им вопросы: где они были в ту ночь и что делали. Горько, страшно, даже брезгливо наблюдать за простыми людьми, оказавшимися столь равнодушными и жестокосердными. Да, большинство народа в 1918-м ненавидело «Николая кровавого» и желало ему смерти, но ведь даже за преступниками признавалось (до победы Октябрьской революции) последнее слово и выслушивалось последнее желание, что уж говорить про расстрелянных детей.

На сцене - простой деревянный стол с болванками-черепами по числу членов Николая Романова. Их постепенно со стола убирают, но в финале с треском, подобном выстрелам, возвращают. Одежда на актерах простая – исподняя. Таким образом уравниваются жертвы и свидетели. Первой на суд является уборщица с ведрами замывать кровь. Юровский ее послал: «Мы там немного намусорили…». Простота этой женщины поражает: сказали вымыть пол, вот она и выкручивает, выжимает кровавую тряпку, удивляясь, что царская кровь не голубая, обыкновенная, как у всех.

Меня, как зрителя, сразу дико раздражает неправдоподобный гуашево - оранжевый цвет, ну почему нельзя было намешать темно-бордовой краски? Вроде бы досадная мелочь, а глаза мозолит, ведь светло-красное пятно останется до конца спектакля, и участники спектакля опасливо будут стараться проскочить мимо, не вляпаться, хотя все равно все, так или иначе, уже вляпались. Из непринятого мной – выходящая с диким выражением лица певица Ирина Рындина и сопровождающий тихий гитарист Алексей Сидоров, оба тоже почему-то в исподнем.

К гитаристу претензий нет – тих, незаметен, играет замечательно. Певица заполняет собой и своим оперным голосом всю сцену, надвигаясь на зрителей, вынужденных прижиматься, на всякий случай, к стульям.

Многие артисты впечатлили прекрасными актерскими работами, особенно Елена Коренева, то выходящая в роли хабалистой официантки («подкаблучник был царь»), то читающая стихи от лица уральской журналистки (в стиле Беллы Ахмадуллиной и Риммы Казаковой), то появляющаяся в роли любимого пуделя цесаревича Алексея, одетая в знаменитую матроску. Ей веришь в любой ипостаси.

Органичен и правдоподобен Олег Дуленин (Ипатьев, Юровский, царь). Инженер Ипатьев даже вызывает сочувствие – пришли отобрали дом, вернули обезображенным («мы там немного намусорили»), оставив «запах крови и Ада».

После монолога пуделя начинается полный сюр – сумасшедшие горожане наперебой доказывают свое причастие к казни, считая злодеяние подвигом. «Я подарил потомкам смерть царя и его семьи, вы, наверное, назовете моим именем улицы…».

Смотреть все это тяжело, но просто необходимо, чтобы очистить дома, улицы, города, страну от скверны.