Средство Макропулоса

                              Вера Васильева 

   Она не может удержаться от смеха, когда вслух называет свой возраст – 85 лет. Ей самой в это не верится. Да, она и не выглядит на эти годы.

Ничегошеньки от старушки в ней нет. Хотя – никаких пластических операций, седые густые кудрявые волосы аккуратно причесаны, и  по-прежнему – очень стройные ноги. Переодевает  в гримуборной туфельки – их два вида – светлые и темные, но обе пары – на высоких каблуках. Иначе она по театру не ходит.

  А в театре ее иначе, чем, Верочка Кузьминична не называют.

    - Как вас принимала публика в «Триумфе на Триуфальной»!  Какие овации были! Словно благодарили за то, что вы по-прежнему несете любимый образ, что не сдаете позиций. Что все так же хороши,  так же звонок голос, те же ямочки на щеках.

  - Спектакль «Триумф на Триумфальной», к сожалению, сняли, потому что праздник- юбилей театра нашего, прошел…

 Спрашиваете, какие у меня новости?

Даша – дочка моя названная,  моя крестница, родила девочку, ей  уже 3 месяца. Даша хочет, чтобы я была бабушкой, но я не могу. Я – актриса.

Дашенька продолжает очень нам помогать. И даже ухитряется приезжать готовить  - ведь  Владимир Петрович ( муж – Ушаков прим.авт.) может есть только все диетическое протертое, а я, как и прежде, готовить не очень умею.

- В Тверской области, на родине своей второй, бываете?

- Нет, к сожалению. Муж очень болен, он совсем потерял зрение, и я его не могу оставлять. Потому и не езжу ни в Тверской театр, ни в Орловский. Вообще, стараюсь далеко не ездить. Как говорится - без надобности, а просто для удовольствия. А надобности все меньше – спектакли мои в обоих театрах уже не играют.

  Зато в Москве у меня сейчас спектакли в трех театрах. В театре Модерн – «Однажды в Париже» я играю с большим удовольствием.

А у Образцова – «Странная миссис Сэвидж»-это  с куклами.

И в родном – в Сатире – «Орнифль» и «Кабала святош».  

- Да, весьма разнообразный репертуар.

 - Еще бы! И скажу вам, что я  в Мольере, например, уже не та добродушная привычная зрителю лапушка, а более глубокая и противоречивая Мадлен Бежар. Роль небольшая, всего две сцены, но там, по-моему, от благодушной простушки  с ямочками ничего нет. А есть другая женщина, которая сильно любит, с силой решается спасать любимого, или бывшего любимого. Женщина настоящих темных и светлых страстей.

  - А не вы ли, Вера Кузьминична, когда-то признавались, что всегда, с юности еще, старательно подавляли в себе эти самые страсти?

- Да-да. Вы правы. Но их и не было тогда. Какая-то я была тихо-улыбчивая, чуть грустная, редко – веселая, то, что называется «лирическая героиня». Это долго длилось. И лишь поздние спектакли – «Воительница», «Без вины виноватые» и Раневская сдвинули меня на более глубокую сторону и обогатили очень.

               «Красиво умереть молоденькой»

 - Что же все-таки в детстве подтолкнуло вас к лицедейству?

- Я очень хорошо помню свои детские ощущения, они были вполне приличные, если можно так сказать. Мы жили очень скромно, если не сказать – почти нищенски, в коммуналке на Чистых прудах. Семья наша, где было три сестры и младший братик, была дружной, тихой и без всяких пьянок и раздоров.

   Но жизнь моя размеренная и скудная на события была так не похожа на литературу, что я тогда читала – на романы Чарской, например, о прекрасных княжнах и принцах. И на волшебный музыкальный театр, в который я влюбилась.

   И вот я стала задумываться: «Боже мой! Неужели я так  и проживу в этой бедности, невзрачности? Кто знает, появится ли тот прекрасный человек, которого я смогу полюбить, и он полюбит меня?» Тот круг как-то не давал мне возможности поверить, что волшебство будет. И вот я, начитавшись всяких романтических произведений, подумала-подумала, и решилась: « А как будет красиво умереть молодой!»

 - И как же так не получилось, к счастью?

 - Вот не получилось. У меня просто опасная бритва несколько раз упорно впивалась в какую-то жилку в изгибе локтя, и крови выступило совсем мало. Тогда, опомнившись, замотала я испуганно руку, и скрыла от всех свой безумный поступок. Но след от двух порезов остался до сих пор. Вот, я вам даже сейчас могу показать. Представляете, прошло больше семидесяти лет, а две полоски - два шрамика от неудачных надрезов все еще видны.

 - А вы уверены, что это произошло не от Великой Первой Любви?

- Нет-нет! Я тогда еще ни в кого не влюблялась. Мне лет 14 было. Только романы и театр – совсем как пушкинская Татьяна.

- Но вы тогда уже в театральный кружок  Дома пионеров записались, уже что-то хотели на сцене изображать?

- Да, я туда лет с восьми ходила – в хоре пела, и в драмкружок пошла. А потом уже в народном театре ЗИЛа играла, и считала это великим счастьем.

  - И кого же вы там играли?

- Я, знаете, с таким удовольствием играла в массовке. В «Испанцах» была монахиней. Без слов, скромно сложив ладони, проходила по сцене. Но я себе уже тогда придумала биографию по все правилам – как я стала монахиней, какие несчастья меня сопровождали в жизни.  Я считала себя уже серьезной трагической актрисой, настоящей.

  У нас был замечательный педагог Сергей Львович Штейн. Как раз сегодня встретила Васю Ланового на улице случайно, он тоже там занимался, хотя немного моложе меня, и он предложил: « Верочка, давайте в октябре, к столетию Сергея Львовича, устроим большой праздник!»

  - Вот, до сих пор все так и зовут вас Верочкой.

 - Ну, что поделаешь!

             «Даже, когда на тебя никто не смотрит»

 - Первая настоящая роль у вас появилась не в театре, а уже в кино – в «Сказании о земле сибирской»?

  - Да. А в театре – только «Кушать подано». Какие- то Маши-Нюры-Глаши. Типаж  у меня такой!

  - Но театральные кумиры были, конечно?

  - Еще бы! И Тарасова, и Андровская, и Коонен, и Бабанова.

  - И на кого бы вы хотели быть похожей?

  - Душа моя больше ложилась, как говорится, на Тарасову. Ее Негину, Кручинину, Анну Каренину я видела. Она воплощала идеальную русскую героиню. Но я была очень внешне другая, поэтому ею издали любовалась, она была прекрасна. Но я себя никогда на эту дорожку не ставила. Я ведь какая была? И кругленькая, и глазки маленькие серенькие, и вся такая невзрачная, как мне казалось.

 - Да что вы, Вера Кузьминична! Вы же такая обаятельная!

- Не надо мне комплиментов говорить! Это потом я в фильме такая получилась, и зрителям полюбилась. А так я могла только горничную Тарасовой в каком-нибудь спектакле сыграть: «Барыня, вам письмо!» Понимаете, я свои возможности реальные видела, но душой я стремилась к тому, что было мне недоступно. И любила это все!

  - А Бабанова со своей индивидуальностью, совсем не героической?

  - Бабанова! Как я рыдала на ее «Тане»! Она была настолько трогательной! Не имеет значения, конечно, внешность, по большому счету, когда талант настоящий. Но это я только потом поняла. А тогда мы с подружками бегали по разным клубам на встречи с актерами.

   Я помню, одну такую встречу со знаменитой  Верой Юреневой. Она вспоминала свои актерские записки и читала их. И какая она была – «не из нашей жизни». Она вся была из Серебряного века, только не нарядная, а уже изрядно потрепанная, почти нищая.

Шубка на ней была, скажем, некогда роскошная, но вся выношенная. Туфли  протерты на подагрических косточках.

   Но мне она безумно нравилась. Мне даже нравились ее волосы – у корней седые, а дальше – крашеные рыжей краской, хной, наверное. Я так явственно помню даже цвет ее помады – от того, что она высыхала уже на губах,  комками собиралась, и становилась какого-то жутко сиреневого цвета.

Она была уже очень стара и жалка. Но голос – божественный!

   - Вообще актерская женская судьба редко бывает удачной. Мало кто из актрис счастливо устроил свою женскую судьбу, мне кажется.

  - А что такое, женская судьба? Стать такой старой и жалкой, как Юренева? Но сохранить в себе огонь таланта? Остаться интересной для зрителя, для маленькой группы поклонников?

  Я тогда – девочкой молоденькой, много думала об этом, И, возможно, весь мой путь потом был подчинен некоему распорядку-порядку, строгому контролю, чтобы не расползтись, следить за собой, держать прямо спину. Всегда. Даже, когда на тебя никто не смотрит.      

- Вы поступили в театральное училище в годы войны? В такое трудное время?

 - Да. Война семью нашу разбросала. Я оставалась в Москве, с отцом, который работал на заводе. Я даже поступила к нему во фрезеровочный цех, и перешла учиться в вечернюю школу. Гасила зажигалки на крыше нашего семиэтажного дома на Чистых прудах. Готовила еду на нашей бедной кухоньке. С тех пор я, честно говоря, и умею готовить только картошку, да щи. Так у нас дома повелось – без изысков и разносолов.А в 43-м поступила в театральное училище.  Я с таким удовольствием училась, с таким энтузиазмом, что педагоги мои относились ко мне очень благожелательно. - Именно в училище вас и заметила помощник режиссера Пырьева? - Да. История простая: «Девочка! Хочешь сниматься в кино?»   Меня в «Сказание о земле сибирской» взяли за мои, как я говорю, «неуемные» щеки, и эти пресловутые ямочки. Пырьеву нужна была настоящая русская деваха и никому не известная актриса.    Надели на меня простой неуклюжий сарафан, бусики какие-то, и привели показываться режиссеру. Для настоящей русской девахи у меня было все, кроме пышной груди. И тут Пырьев потребовал принести ему два простых чулка, скомкал их небрежно, и так же небрежно и бесцеремонно засунул в вырез моей простой рубахи. «Вот теперь, похоже – то, что надо!»  -  Картина вышла в 1948 году, но и сейчас, когда ее, такую наивную, показывают изредка по телевизору, ее смотрят с улыбкой. Хотя уже известно, что время было не совсем такое уж безоблачное, что многое приукрашено было.  - Ну и что ж? И тогда, и даже теперь, ко мне подходят люди и, улыбаясь родственно, благодарят за Настеньку. Она как бы дала мне направление, по которому я с легкостью иду и сейчас. Но, в то же время – поставила на мне клеймо милой такой простодушной симпатяги. - Вы  даже стали тогда лауреатом Сталинской премии? - Причем, как передает легенда -  по указанию самого вождя. И ему, выходит, Настенька тоже понравилась.

 

                                  Любовь в Несобытийной жизни

    -  К вам пришло признание, даже слава, заграничные поездки, встречи, ухаживания.  А как возник на вашем пути Театр сатиры?

     - Очень много тогда было всякого успешного и заманчивого. Но я рвалась в театр, на сцену.

     - Значит, недостаточно было тех переполняющих скромную юную девушку  эмоций?          -  Я показывалась в этот театр, потому что мне светила роль Лизочки Синичкиной в постановке «Лев Гурыч Синичкин». Так с 48-го года и по сей день я здесь и служу.

 Тогда нас – молодых актрис в театре было мало, и я оказалась под покровительством Владимира Яковлевича Хенкина - одного из ведущих актеров театра. Кажется, он даже был в меня немного влюблен, а может, мне это только казалось.

  - В театре – такая атмосфера. Там всегда что-то неуловимое витает, что-то мерещится, кажется?

  - Театр обогащает, понимаете? И раньше так было, и особенно теперь.

 Вот, допустим моя жизнь личная в настоящее время – она очень спокойно-положительная. А театр дает мне ту колоссальную эмоциональную жизнь, которая могла быть в реальности, но ее нет. Могла быть какая-нибудь несчастная любовь, или измена – да, мало ли что?

 - Так ведь у вас это было в жизни?

 - Ну что ж, это было давно, и питало меня потом всю жизнь пониманием, что такое любовь, и, что такое страдание – это  я все ощущаю. И когда есть о чем играть, и чем жить – это не выдумки, это то, что прожито. Но как-то сама реальная жизнь у меня сложилась благополучно, очень спокойно, очень несобытийно. Т.е. все живется ради того, что будет на сцене.

-  Но была в вашей жизни Великая любовь, когда спектакль знаменитый ставился «Свадьба с приданым»?

 - Конечно-конечно. Тогда – да. Те эмоции незабываемы. Даже мое замужество было замешано на несчастной любви к другому человеку.

 - Как же вы на это решились?

- А вы знаете, мне кажется, я не смогла бы жить, если бы оставалась вместе с Борисом Ивановичем.

 - С Равенских? Это вы потом так себе в утешение придумали? А сначала все было необыкновенно и прекрасно. Да? Когда он  пришел к вам в Театр сатиры ставить простую такую историю «Свадьбу с приданым»?

  - Мне трудно говорить об этом. Но, в то же время, я понимаю, как нелепо думать, что вот – до таких лет дожила, и ничего в своей жизни не испытала.

Все у меня было, было…

   Это было в 49-м. Даже странно теперь произносить – в 49-м году прошлого века.

   Пришел в наш театр молодой режиссер – немного необычный, внешне очень простой, улыбчивый. С новым своим подходом к актерам. Сразу нас – молодых, увлек за собой. Мы просто дневали и ночевали на репетициях.

   Меня он сразу выделил. Героиня будущего спектакля должна была быть вот такой же, как я:  внешне – простенькой, улыбчивой. А внутренне - чистой, веселой, целеустремленной. Он много со мной говорил об этом.

 А в это время наставник мой и тайный обожатель – Владимир Яковлевич Хенкин, начинал даже  потихоньку злиться и даже ревновать.

  После репетиций мы гурьбой, часто пешком, шли провожать Равенских. Все расходились потом по домам, а мы с Борисом Ивановичем все не могли расстаться.

    - А он не был женат?

  - Нет, я, конечно, знала, что он женат. И жену его – актрису Лилию Гриценко видела. Мне казалось, что она была очень отстраненная какая-то, вне быта.

  Однажды мы так провожались-провожались, и оказались уже рядом с нашим домом на Чистых прудах, и я пригласила Бориса Ивановича к нам. Мне было совсем не стыдно за нашу бедность, нет, не бедность – скромность, тесноту. Но тогда же все так жили. Он сам с женой ютился в общежитии.

 Мои родители очень радушно его встретили. Как же! Они столько слышали о необычном режиссере! А он так по-простому вел себя, шутил, истории рассказывал. Засиделись за столом до поздней ночи, а когда я пошла провожать его, впервые почувствовала, что, кажется, всерьез влюбилась.

   - Точно так же, как в известных романах, как и мечтали?

    - Да. Горячо и на всю жизнь.

  Так началась наша история. На долгие семь лет. Я была предана ему до самозабвения, была готова идти за ним куда угодно. И это не просто пафосные речи – я именно так чувствовала.

 - А в театре все, конечно, заметили изменения в ваших отношениях?

  - Да. Но мы ничего и не скрывали. Любовь эта как бы приподнимала меня над землей, я ощущала себя самой красивой, самой притягательной. В меня стали поголовно влюбляться все окружающие мужчины.

  - Так оно и бывает! То – никого, а то – все поголовно. А как же спектакль?

  - Премьера нашей «Свадьбы» прошла с огромным успехом. И фильм потом был снят. Мы были удостоены Сталинской премии. Для меня, двадцатипятилетней, это была уже вторая Сталинская премия.

  -  Совершенно волшебный взлет!

   - Да, Представить даже трудно сейчас.

   А Борис Иванович все встречался со мной в теперь уже отдельной крохотной  моей комнатке. Я ждала его вечерами, ночами. А он порой обещал и не приходил, хотя и развелся к тому времени со своей женой.

   А тут еще его пригласили в Малый театра ставить спектакль «Власть тьмы», и все мысли его были уже там.

  - Но как это могла отразиться на ваших отношениях?

  - Какие-то странности начались. Он стал все реже со мной видеться. А через некоторое время, прямо запретил мне даже приходить на премьеру своего спектакля.

  - И вы ничего не подозревали? Что у него появилась другая женщина?

  - Нет. Я очень ему верила. Но после непонятных ночных звонков, когда он со мной резко разговаривал, и тех запретов: «не приходи на спектакль!», я поняла, что все кончено. Я думала, что умру. Всерьез собиралась…

  Одним прекрасным утром позвонил мне Володя Ушаков. И в который раз сделал мне предложение. И тогда я ответила ему: «Да. Я согласна. Приезжай!»

  

                                     « Живи себе, как хочешь!»

  - Ушаков был вашим партнером-женихом в «Свадьбе с приданым»?

  - Володя влюбился в меня еще на репетициях. Трогательно так относился ко мне. И в спектакле, и в фильме, это проявилось, конечно.

Он так красиво ухаживал – с цветами, подарками. Несколько раз делал мне предложение.

Но у меня же – роман. Володя знал все. Буквально все. И продолжал меня любить и добиваться.

  А тут я ему ответила согласием. Он приехал с охапками  цветов, убедил моих родителей дать свое благословение по всем правилам, и увез к себе в общежитие. Да, он тоже жил в общежитии. Я же говорю: тогда все жили по коммуналкам и общежитиям.

 Он, знаете, в роли своей говорил: « Я тебя, голубушку, больше жизни беречь буду!»   С тех пор мы полвека вместе.

 - А что Равенских?  - Мы больше с ним не встречались. Более 20-ти лет врозь. До самой его смерти. Я узнала о том, что его больше нет, на гастролях. Прилетела в Москву, проводила его в последний путь. Подойти проститься не смогла – не хотела волновать его близких.  - Никогда не строили мысленно «другую жизнь», как бы сложилось все, если бы мужем вашим был Борис Иванович?  - Нет. Никогда.  

  И вообще…значит – не судьба…

 То, что пришлось на мою с ним историю – это было прекрасно. И раз так не могло бы продолжаться – то не нужно ничего.

 Простите. Я не хотела бы про это больше вспоминать, потому что очень не люблю, когда актеры начинают тиражировать свои романы с подробностями.

 - В этом отношении – вы совершенно уникальная актриса – всего одна любовь ( теперь известная, по крайней мере). И никогда никто о вас не рассказывает пикантных историй, ни в каких интригах вы не были замечены.

 - Да. Это так. И почему я сейчас позволила себе немножечко об этом говорить – мне уже 85 лет. Люди, наверное, часто думают: да, это все вранье про ее безгрешную жизнь. Или наоборот – считают, что не бывает в жизни настоящей любви, даже за границами брака. Поэтому я слегка и приоткрыла воображаемый свой собственный занавес, чтобы сказать: это все есть и так бывает.

    Мне выпало счастье любить и быть любимой. И выпало такой же силы горе -  оттого, что это не состоялось. Может быть хорошо, что не состоялось? А кто его знает, как бы я продолжала бы эту жизнь, понимаете? Ведь мы все-таки не вместе жили. Это очень разные вещи – просто встречаться, или  жить с любимым мужчиной одной семьей, когда нужно уметь и приготовить, и постирать, и выгладить, и принять гостей, понимаете? Это совсем другая штука, а вот этой «штуки» я в тех отношениях не знала.

 А, наоборот, то, что мне выпало с моим мужем – это все он взял на себя, он как бы сказал: «Господи! Неинтересна тебе бытовая жизнь – и не надо! Живи себе, как хочешь!»

   И поэтому я, как мне кажется, удачно прожила свою жизнь. Я и узнала, что такое очень большая и страстная любовь, и прожила всю жизнь со своим мужем, полюбив его совсем другого рода любовью. Полюбив его как человека, полюбив свою спокойную жизнь, какой-то покой чистоты и безгрешности. Без всяких там сомнений – где он, с кем он? Вот этого не бывало с ним никогда. Я знаю, что это чистый человек, любящий, скромный. Понимаете? А я принадлежала только театру, и меня это вполне устраивает.

      Цирлих-манирлих

  - И ревности никогда не было в вашей жизни?

 - Нет, не было. Однажды, правда была забавная такая история: Андрей Миронов только-только тогда пришел в наш театр. Ему было лет 25, а мне – 40. Но я выглядела неплохо, и была тогда уже известной артисткой, а он только начинал. Любил себя показывать таким Дон Жуаном – если ручки целовал, то со значением, мол, ах, какая вы прелестная! Он ко всем, даже к бабушкам относился очень предупредительно: «Как вы сегодня изумительно выглядите!»

    Он был, наверное, так воспитан мамой, или у него это было природой заложено – умение обаять любую женщину, и быть как бы ею ответно обаяемым.

 И вот однажды,  ехали мы на гастроли поездом, в одном купе. Как обычно, выпивали-закусывали, анекдоты рассказывали, шутили, разыгрывали друг друга. Владимир Петрович вышел ненадолго в какое-то соседнее купе, а в нашем был полумрак, свет еще не зажгли. И Андрюша так нежно взял мою руку, так ласково стал заглядывать в мои глаза «со значением», а я на него, естественно благодушно смотрела, и даже ворковала тихонько. И вот в это время заходит муж мой и видит такую картину: и долгие взгляды, и прижатую к Андрюшиной груди мою руку. Мгновенно отвешивает мне пощечину, и выводит Андрея в тамбур для серьезного мужского разговора.

 И уж там он взял его за грудки и грозно прикрикнул: «Ты что?»

 Андрюша тут же сдрейфил, и стал объясняться: «Владимир Петрович! Я вас очень уважаю! И Веру Кузьминичну тоже!»

Володя ему: «Я тебе щас как врежу!»

А он ему: «Не надо! У меня друзей много. Они вас потом так изобьют – лучше не надо!»

   Вернулись оба, уже примиренные, и потом долго смеялись.

   В общем, очень комедийная ситуация была. А после этого случая они с Андреем очень подружились. Даже делили одну гримуборную на двоих.

  - И что, больше муж вас ни к кому не ревновал? Ни к блистательному Гафту, ни к не менее блистательному Ширвиндту – партнерам вашим по «Женитьбе Фигаро»?

 - Нет-нет. Он вообще никогда меня не ревновал. Да и что ревновать, когда я  ни на кого не смотрела? До такой степени ни на кого, что Гафт даже пытался меня как-то спровоцировать, убеждая не быть такой уж рафинированной графиней: «Верочка! Ну, это же мужчина и женщина, муж и жена, спящие в одной кровати, в конце концов! Они из плоти и крови, у них настоящие чувства должны быть, а вы все только – Ох! И Ах! Цирлих-манирлих!»

 Он был прав, потому что не надо было отставлять манеру, но чувствовать на сцене нужно было на полную катушку.

   Нет, ни к кому муж меня не ревновал… 

  Да, за мной никто и не ухаживал, как только я вышла замуж.

  - Как это?

 - Да, потому что мужчина очень чувствует, когда женщина никем не интересуется – это один вариант. Или, когда у нее с кем-то безумный роман, то появляется у мужчин желание отбить. Охотничий такой инстинкт, если хотите. Если у нее спокойная семейная жизнь – никто и не будет за ней ухаживать.

 - А не возникало такое чувство обиды: «я еще молода и привлекательна. Неужели никому больше не интересна?»

  - Нет, я как-то об этом не думала. Хотя…это сейчас я говорю это легко и как бы запросто, а позади ведь целая жизнь.

Знаете, я однажды так любила, что считала невозможным в жизни кого-нибудь еще так любить. Это я бы считала предательством. Что я предаю то, что мне было послано Богом.

  -В вас очень сильно это чувство невозможности измены.

  - Да, конечно. Если такого больше не может быть – то лучше ничего и не надо. В общем, такое идеалистическое понятие любви, которое у меня так и осталось.

                                        «Душенька»

  -  «Душенька» – так называл вас когда-то давным – давно артист театра Сатиры Владимир Лепко - добрейшей души человек - вы рассказывали.

  Вы ведь, как чеховская Душечка, и в театре этот закон соблюдаете: измена одной роли недопустима?

 - Да, я старалась не репетировать ничего на стороне, когда здесь, в театре были полноценные роли. Но ведь у меня годами – лет по пять-шесть не появлялось ничего нового.

 Главный режиссер наш – Валентин Николаевич Плучек не очень меня жаловал. У него всегда были свои любимицы. Когда он увлекался обворожительной Зоей Зелинской, обладательницей точеной фигурки – он думал о новых ролях для нее. Когда пришла совсем молодая Таня Васильева – все было только для, как я говорила – другой Васильевой. Даже роль, предназначенная уж точно целиком мне – Раневская в «Вишневом саде», была отдана Тане. А когда та вскоре покинула театр, передал роль снова не мне, а Раисе Этуш.

   - И вы никогда не ходили в другие театры просить роли?

  - Нет. Знаете, несколько проектов, украсивших мою актерскую жизнь, появились у меня даже не в московских театрах, а на периферии. Так, в Тверском театре я сыграла Кручинину – мечту всей моей жизни. А в Орловском – Раневскую.

В столице я никому не была, строго говоря, нужна. Ходить самой себя предлагать – это не по мне. Круга такого театрального у меня нет – я, да мой муж. Родственники такие, что и до сих пор в театр не ходят. И даже меня не очень-то смотрят. Это мои. А Володины – они, вообще, живут в Алексине. И мы всю жизнь им помогаем. Так что круг наш очень прост. Таких людей, которые могли бы порекомендовать меня какому-то режиссеру, или мне самой сказать: вот мой друг Рязанов, или кто-то еще – у нас нет.

   - И в один прекрасный момент вы совсем отчаялись?

   - Да, мне было уже за 60. Душа моя просто плакала в этот момент, и все излилось на бумагу. Я стала писать свои записки без единой помарки. Адресовала, все равно, кому – в пространство. Я считала, что  никому не нужна.

Это ужасно, когда я столько еще могу, и публика меня любит, а мне не дают играть! Мною никто не интересуется. Я так чувствую этот разрыв – между любовью публики и равнодушием режиссеров. Можно, наверное, кому-то и обо мне подумать, но этого не происходит. Потому что в театре, к сожалению, все решают эти романы режиссеров с актрисами. У меня никогда не было никого, кто бы за меня думал.

   Я сама про себя думаю: вот  я – Кручинина, я ездила по этим маленьким городам, совсем как она. И еще. В этой роли – вся моя нерастраченная любовь к детям. У меня своих не было, Бог не дал. Только мои роли, к ним я отношусь как к своим детям

  -  А крестница ваша – Даша?

   - Я думаю, и она сейчас  как-то охладела к моему искусству. Она ведь полюбила меня на расстоянии, еще в детстве своем - сначала по голосу на радио, потом на сцене, а когда мы с ней сблизились по жизни, она перестала посещать мои спектакли, как это ни печально.

   - Такие истории и у других актрис бывают. Всегда находятся какие-то поклонницы, которые собирают все, что пишут о любимом актере, ведут теперь сайт.

  - Но все-таки я Дашеньку нашу не считаю просто поклонницей. Она  говорит, что я ее поразила своей трудной жизнью, никак не походившей на блеск сцены.

   Она ко мне и подошла впервые на улице, когда я с тяжелыми сумками спешила к мужу в больницу. Было это уже 18 лет назад. Да. Так давно. Ее поразило, что мы живем так скромно, все деньги отдавали родным.

Она и полюбила меня больше как человека, чем как актрису. Она, конечно, хочет, чтобы у меня сбылись мечты, появились бы новые роли, но где-то в глубине души мечтает, чтобы я сказала: «Дашенька! Вот теперь я буду заниматься твоей маленькой дочкой»

 - Т.е. – чтобы вы стали просто бабушкой?

 - Да-да! Но я не соглашусь никогда! Я люблю эту кроху, но сидеть с ребенком не буду.

   Вообще,  Даша совсем не похожа на типичных поклонниц-сырих. Она очень образованный и состоявшийся человек. Окончила два университета, знает языки, делает доклады в Совете Европы, даже помогает мне, дает, например, свою машину с водителем, чтобы меня в театр возили. Так что слово «поклонница» ей никак не подходит.

  - Вы все-таки очень доброжелательный человек.

  - Стараюсь оставаться. Но я, признаться, не очень хочу, чтобы у меня расширялся круг знакомых, чтобы к нам часто приходили гости. Меня вполне устраивает мое тихое существование. Я не люблю приемы, не люблю готовить. И застолья не выношу. Вот поели быстренько – и что дальше-то сидеть? Лучше книжку почитать, ей богу! Хотя, если ко мне кто-то придет, то я, конечно, все, что есть, метну на стол, первые полчаса с улыбкой посижу, а потом – сил нет.

  - И Владимир Петрович тоже чужих людей в доме не очень-то привечает?

  - Ну, сейчас он болеет, не видит ничего, глаза ему отказали.  Это тяжко…

  А, вообще, всю жизнь он как-то со мной, весь для меня живет.  Мне хорошо – и это его вполне устраивает. Такая уж судьба. Может, кто-то подумает, что это « скушно», а мне-то – хорошо. Но спроси меня о ком-нибудь, о личной чьей-нибудь жизни – я ничего ни о ком не знаю.

 

                            «Я ничего ни о ком не знаю»

  - А московская театральная жизнь мимо проходит?   

  - Нет. Знаете, я ведь хожу в театры, смотрю новые спектакли, и кое-что мне даже нравится. И актеры молодые. Женя Миронов, Ольга Будина – она на меня чем-то похожа, правда?

  Вот Чулпан Хаматова, например, тоже  мне очень нравится. Я увидела ее в «Трех товарищах» - она замечательная. Я даже сказала ей, что она меня примирила с новым веком. Она не холодная искусственная, она чувствует время, а сердце у нее – вечное. В ней и мастерство есть, и отдельность.

Я еще Аллу Демидову не могу сказать, что люблю, но как актрису очень уважаю. Мастерица она великая. Целостная такая. У нее тоже есть свой мир отдельный.

  - Она ведь, как и вы, тоже не очень любит в этот свой мир пускать?

   -Да. Еще как не любит! Однажды, в бытность министром Губенко, он нас взял в одну заграничную поездку. И как только мы с ней оказались вдвоем в купе, она мне вежливо, но холодно сказала:

  -У меня очень плохо со сном. Простите, но я не буду разговаривать с вами вечером, прилягу, и закрою глаза специальной повязкой. Оставьте меня, пожалуйста, в покое.

Я ответила:

  - Хорошо.

Потом нас поселили вместе в таком маленьком уютном домике, где можно было бы вдвоем в гостиной по утрам попить, например, кофе. Она всегда одна пила, и, вообще, отдельно все было. Отдельно. Как в первой ее фразе: оставьте меня, пожалуйста, в покое.

Я к ней и не приставала. Так мы вежливо приветствовали друг друга по утрам, а потом совершенно отдельно из отдельных чашечек пили кофе.

 И я не рвалась разрушить ее мирок.

 Она мне нравится по-прежнему.

 Но издали.

             «Уважаемая ненужность»

  - Вера Кузьминична! Вы как-то сказали, что мир за последние годы очень изменился. Стал более циничным и грубым. Эти новые времена не пугают вас? Как вы к ним приспособились?

 - Я хорошо помню, как в Тверской деревне, которую я так любила, где у нас не было даже своего дома, нас привечали, когда  мы  летом приезжали.

Вот мама наша идет с тремя дочками по улице, а из всех домов ее зазывают: «Шурк! Иди к нам жить! У нас и корова есть, и коза – деткам твоим хорошо у нас будет!»

Вся деревня готова была принять бесплатно. Так люди жили раньше. Это как рай земной, который ушел от земли – так я нашу ту жизнь, во многом бедную и даже нищую, вспоминаю. Теперь совсем непохоже на то, что было.

И мне кажется, что я уже никому не нужна. Не представляю интереса для людей театральных. Вот будут звать коллег-актеров на какой-нибудь мой вечер – никому не будет интересно. Но я ни на кого не обижаюсь.

   Я только хотела бы немножко еще поиграть.

 - Что бы вы еще хотели сыграть? О чем мечтается, если можно так спросить?

 - Можно-можно. Вы знаете, в чем моя беда? У меня не случилось плавного перехода на возрастные роли. Я не умею сыграть бабушку, вяжущую в кресле, или тетушку, которая варит кашу – мне это неинтересно.

Вот Оля Аросева – она смешная, она просто рождена для нашего театра, она может. А я не могу даже походку старушечью изобразить, все будет неорганично. Я совершенно не умею играть бытовые роли.

Да и зачем?

   Вот, я сыграла бы «Дальше тишина», или «Соло для часов с боем», или в пьесах Лилиан Хелманн. Но все то, что я хочу – не в нашем театре.

Я себя называю теперь «уважаемая ненужность». Правда!

Но уж, если  жизнь так распорядилась, что я 60 лет в одном театре – так тому и быть.

 Да, «Средство Макропулоса» я бы еще с удовольствием сыграла. Это прямо для меня. И ведь некому сказать. Главреж Ширвиндт выслушивает меня внимательно ( Шура наш -  у нас же старинные прекрасные отношения), и так говорит мне тихонько:  «Ну, нет, Верочка, не пойдет!»

 

                                 Полезно быть любимой!

 

  - Какой совет вы могли бы дать какой-нибудь не самой молодой актрисе?

  - Знаете, я живу естественно. Никаких советов дать не могу.

Единственно, что я знаю точно: очень хорошо для женщины, когда ее любят. Потому что, если рядом этого нет – пустота какая-то образуется. Можно утром и не вставать с кровати.

А если есть человек, который тебя любит – надо встать, надо привести себя в порядок, что-то посмотреть, что-то узнать, о чем-то поболтать. Надо жить наполненной жизнью.

Вот дома Володя меня ждет с рассказами о том, как прошел спектакль, что говорят в театре. Хотя, честно говоря – сейчас мало событий, очень скудная моя жизнь. Но менять ее я бы не хотела.

  - Вам часто снятся сны?

  - Мне, знаете, много лет снится один и тот же сон. Странный. Как будто бы у нас с Володей есть где-то дача, на которую у нас нет времени приехать. И вот я приезжаю, открываю дверь своим ключом, и вижу: две кроватки стоят аккуратно постеленные, и нас ждут. А весь дом пустой…

Я его расшифровала, этот сон. Это иной мир, в который мы с Володей когда-нибудь потом попадем.

 Снова вместе.

 Будем рядом.

 И это совсем не страшно…  

 

автор:    Елена Тришина

материал был опубликован в журнале STORY

январь 2011