В рамках перекрестного Года России и Германии театр «Мастерская Фоменко» показал в Берлине чеховские «Три сестры». Мадлен ДЖАБРАИЛОВА, играющая в этом спектакле одну из главных ролей, рассказала в интервью «Новым Известиям» о том, как складывается жизнь в «Мастерской» после ухода ее основателя и о каких ролях актриса мечтает сегодня.
– Уже несколько месяцев, как театр остался без Петра Наумовича Фоменко. Что изменилось в «Мастерской»?
– Мне трудно за весь театр говорить, буду говорить за себя лично. Ушло ощущение защищенности и возникло ощущение самостоятельности, абсолютной ответственности за каждый свой шаг. Петр Наумович все закрывал своим авторитетом, мудростью, жизненным опытом. Теперь ты должен все решать сам либо со временем научиться доверяться еще кому-то.
– Это похоже на то ощущение, когда у взрослого человека уходят из жизни родители, и он вдруг сознает, что лишился какой-то опоры и защиты, хотя давно уже жил самостоятельно…
– Да, именно об этом ощущении я и говорю: ты живешь дальше, совершаешь какие-то поступки уже без этих людей, но все равно не хватает очень важного звена… Но это – жизнь, и теперь надо учиться жить дальше. Мне кажется, сегодня многие в театре обращены в себя, в хорошем смысле. Хотя по логике Петра Наумовича, мы должны быть обращены не только в себя, но больше вовне: искать в себе какие-то проблемы, не общаясь с другими людьми, – пустое, это ничего не принесет. Мы – не философы-одиночки и не теоретики, мы – практики. Петр Наумович все проверял через других людей, задавал всем вопросы и сопрягал свои сомнения, общаясь, советуясь с людьми…
– Мадлен, у вас большое количество самых разнообразных театральных премий. А какая из них для вас особенно дорога?
– Наверно, все-таки первые в жизни премии остаются самыми приятными и значимыми. Потом ты не то чтобы привыкаешь, но не относишься к этому как к самому большому событию в жизни. Нас так Петр Наумович приучал, что не надо на все это реагировать. Я лично не помню и половины своих премий. Но первые шаги, отмеченные премией, конечно не забываются. Нас с Андреем Казаковым в 1998-м наградили премией имени Станиславского. Мы еще учились в институте, накупили вина, устроили посиделки. А потом с Тагиром Рахимовым мы получили премии за «Варваров» – у нас там были не главные роли, и тем более было приятно, что Олег Павлович Табаков нас отметил. А потом было много премий и наград… Принимаешь премию всегда с благодарностью, но про себя понимаешь, что ты, конечно, этого не достоин, ты здесь ни при чем. Иначе, если думать: «Да, я достиг…», то это – всё, начало конца! Можно шутить на эту тему, а вот относиться к этому серьезно никак нельзя. Как всегда говорил Петр Наумович: «В любом провале есть доля победы, в любой победе есть доля тотального провала и катастрофы».
– У вас такое разнообразие ролей: бабушки и девочки, героини или характерные персонажи. Какие из них наиболее любимые?
– Мне последние лет десять интересней всего, не видоизменяясь, используя арсенал, который мне дан природой, пытаться внутренне как-то перестраиваться на волну персонажа, такие роли мне хочется играть, хотя никогда не мечтаю о конкретных ролях…
– Только хотела задать вопрос о мечтах…
– Я так и ждала, когда вы это спросите. Нет, тоски по какой-то роли у меня нет, но бывают мысли другого рода. Проходит время, и вдруг понимаешь, что вот эту роль уже не сыграешь и вот эту… Ну, и идешь дальше, слегка погрустив, но не зацикливаясь на этой теме.
– Вы как-то сказали в одном интервью, что очень любите костюмные роли.
– Наверно, я это говорила про кино, потому что там мне интересен материал не современный, а в театре – все что угодно.
– В кино вам доводилось сниматься у разных режиссеров: Алексей Учитель, Кирилл Серебренников, Иван Вырыпаев… Кто из них оказался самым неожиданным в работе?
– Александр Зельдович. У него был такой фильм «Зима-весна», и на съемках я попала в ситуацию, которой не ожидала: это была импровизация – на камеру, были просто заданы какие-то правила игры, а дальше – плыви, как можешь. Актерски это был буквально шок. Я вообще не понимала, как из ничего что-то можно соткать.
– То есть совсем не было сценария?
– Как такового не было, были какие-то намерения, отправная точка, а все остальное как-то шло само и собиралось по кускам из того, что есть. Я там была не одна, ко мне присоединилась куча артисток, и мы все были в этой приблизительной канве, никто толком не знал, что будет происходить. Маша Миронова, Ира Гринева, Полина Кутепова – все пытались что-то придумать. А кончилось это тем, что, когда я пришла на премьеру, Зельдович извинился: мою сцену ему пришлось вырезать. Но я совсем не расстроилась и не обиделась, я подумала, что и в этом был какой-то смысл: я что-то страшное для самой себя преодолела. Я ведь привыкла в основном опираться на текст, авторское слово. А тут был совершенно для меня новый подход к игре, к выражению режиссерского замысла!
– Сегодня многие «фоменки» востребованы в кино. Какова политика в вашем театре по отношению к снимающимся актерам?
– Какая тут может быть политика? У нас это все решается индивидуально. И актер, прежде всего, решает сам, и соответственно его занятость взвешивается тоже. Иногда репертуар подстраивается под актера, но бывают случаи, когда человек не занят в новых работах в течение пяти лет, а выходит только в своих старых и не репетирует в силу того, что много снимается. Когда актер соглашается на съемки, он же сам понимает, на что соглашается. Для меня многие соблазны отпадают сами собой – даю в киногруппу свой рабочий график, и мне сразу говорят: «Ой, нет, простите, наверное, ничего не получится».
– У вас такая плотная занятость в репертуаре?
– Да. Так что съемки мне вставить просто некуда, и я даже рада, что сейчас мне никто ничего масштабного не предлагает. Потому что пока я смогу из месяца найти дней пять свободных.
– Многие актеры говорят о том, что работа в кино не похожа на театральную. Вам приходилось себя как-то перестраивать, чтобы выглядеть на экране так же органично, как вы смотритесь на сцене?
– Я тоже сначала думала, что придется перестраиваться, но есть некие приемы, которые ты включаешь, когда включается камера – несколько иная техника игры, но она не такая сложная. К ней привыкаешь.
– Сколько времени вам нужно, чтобы подготовиться к выходу на сцену?
– Я в театре стала наблюдать, как другие это делают. Одни актеры – заранее. Например, Тагир Рахимов костюм персонажа надевает за несколько часов до спектакля... Но это точно не мой способ подготовки, потому что я просто «сгорю». В кино это действует хорошо, ты одет и находишься в соответствующем тонусе и настрое, а в театре все сконцентрировано на два-три часа. Костюм, какой бы он ни был, сразу обязывает к другой осанке, повадкам. А еще грим диктует свои условия, какие-то спектакли требуют долгого грима, а на какие-то ты делаешь два-три движения кисточкой и выходишь на сцену с ощущением свежести… Есть еще такой парадокс: некоторые актеры не готовят себя вовсе, а выходят на некоем адреналине неготовности и таким образом себя заводят. Это тоже не про меня – мне нужно повторить весь текст, настроиться, меня сбивают посторонние звуки и шумы. Если это спектакль классический, а они у нас в основном такие, то я не могу слышать ритмичную, дискотечную музыку даже из соседних гримерок. Петр Наумович всегда говорил об особой атмосфере, воздухе в театре. И они сами по себе не возникают! Иногда бывает видно, что актер выскакивает на сцену как будто с улицы, не успев почувствовать, что на сцене происходило до него.
– Много ли вы заняты помимо театра?
– Знаете, я просто восхищаюсь такими людьми, как Женя Миронов, Чулпан Хаматова. Они умудряются совмещать кучу всего, их день расписан просто по секундам: репетиции, съемки, важные мероприятия, спектакли, а после спектакля приходят еще друзья, с которыми тоже надо пообщаться… Дай Бог им сил! Но меня на это не хватает, видимо, потому меня и не дергают. Мне кажется, если б на меня подобное навалилось, то я бы не справилась. Видимо, я что могу, то и делаю.
– Есть у вас свои особые приметы, традиции? Со времен театрального училища всем известно, что если упала «роль», на нее надо сесть…
– Да, я всегда сажусь на упавшие листки или тетрадки с ролью! А еще, когда наступаю на люки, всегда скрещиваю пальцы. Видимо, мне кто-то в детстве сказал так делать. Но лучше много об этом не думать, а то будешь от всего зависеть. Иногда бывает, что настрой на спектакль связан с какими-то запахами – определенные духи подходят для определенных ролей.
– А какие запахи у вас вызывают положительные эмоции?
– Запах свежескошенной травы, моря, еще мне нравится запах роз, я к цветам вообще осторожно отношусь, но на розы у меня аллергии нет, еще приятны запахи мимозы, сирени, жасмина.
– В театре Фоменко идут в основном классические постановки, а что у вас с современной драматургией?
– Интерес всегда к ней был, но дальше читок редко что происходило. Был «Мотылек» Гладилина, но его сняли из-за трагического ухода Юры Степанова. Евгений Борисович (Каменькович – художественный руководитель театра «Мастерская Фоменко», – «НИ») всегда говорил о том, что театру нужен свой драматург (как МХАТу – Чехов), который знает труппу и пишет роли на артистов. Но так театру везет, наверное, раз в сто лет.
– Мадлен, в чем, по-вашему, секрет спектакля «Одна абсолютно счастливая деревня»? Вот уже более двадцати лет он не сходит с вашей сцены, и зрители по-прежнему пишутся в очередь, чтобы купить билеты…
– Мне кажется, в простоте. Сегодня все пытаются интересничать, путать зрителя, и люди от этого устают, им хочется простых человеческих отношений. И потом, тема войны – она ведь касается каждого. Хотя при нынешнем образовании тинейджеры, может, и не знают ничего об Отечественной войне, но поступки, совершаемые в экстремальных условиях, проблема выбора – быть подлецом или героем – может предстать перед каждым человеком в любой момент. Мне кажется, этот спектакль заставляет сопереживать.
– Успеваете ли вы ходить в другие театры?
– Бываю, но не так часто, как хотелось бы. Знаете, я всегда сравниваю свои впечатления с тем, что говорил Петр Наумович. Вспоминаю, на что он реагировал. Удивлялся он лишь подлинности, искренности и простоте, так что, если я вижу хотя бы один такой живой момент, значит, все не зря.
– А что-нибудь за последнее время вас поразило?
– Затрагивает, когда человеку не все равно. Если его волнует, то и меня это может взволновать. У меня есть друг – Александр Будберг. Он в свое время работал в «Московском комсомольце», в частности, каждую неделю писал маленькие тексты к выбранным им самим фотографиям. Недавно он собрал всё это воедино и выпустил альбом. Меня это поразило: описанные им и политические, и исторические, и культурные, и военные фотографии произвели невероятно волнующее впечатление.
– Что еще вас может увлечь? Или совсем ни на что нет времени?
– Я очень люблю балет, благодаря моим друзьям из Большого театра я туда иногда хожу. Ну, и на художественные выставки меня иногда заносит – тоже с помощью друзей. А так, телевизор я не смотрю, газет не читаю. Радио слушаю, но только музыку.
– Вы – счастливая…
– Да, я пришла к такой мысли, отнюдь не новой в этом мире, что отсюда после смерти ничего не заберешь, так что бессмысленно добиваться славы, квартир, денег… Вся эта суета ни к чему. Нужно пробовать просто жить и стараться, чтобы вокруг все было гармонично. Конечно, это не всегда мне удается. Ложась спать, вспоминаешь весь день, и если в нем была радость, хотя бы маленькая, заметная, может быть, только тебе, то он прожит не зря.
– Чье мнение для вас самое значимое?
– Сейчас? Я прислушиваюсь к мнению Гали Тюниной и Олега Любимова – это мои друзья и партнеры. Безусловно, прислушиваюсь ко всему, что скажет мой муж. Не могу не упомянуть родителей, конечно. А все остальное зависит от жизненных ситуаций… Большую часть жизни, мы, без сомнения, оставляем в театре. На это уходят и силы, и чувства, и время, но это не значит, что мы от этого страдаем. Тут и радости, и счастье – в общем, полноценная жизнь.